Это интервью с членом комитета “Карабах”, экс-министром внутренних дел Вано Сирадегяном состоялось в начале марта 2000-го в связи с днем рождения Вазгена Саргсяна. Газета “Еркрапа” опубликовала его в своем номере от 3 марта в отрывочном и искаженном виде.
— Господин Сирадегян, Вазген Саргсян много раз в разных ситуациях говорил, что вы были друзьями. Возможно вопрос покажется некорректным, но в такой момент не могу не спросить, отнюдь не в качестве судьи: как человек, как друг Вазгена, какие чувства вы испытываете в душе после всего, что произошло. Я имею в виду трагедию 27 октября.
— Каждый раз, когда уходит молодой друг, обязательно возникает чувство вины. Точно такое чувство — боли, сожаления, безвозвратно потерянного хорошего друга – испытываю и я. Мы всегда были друзьями. Мы были в литературе и тем самым уже разделяли одну судьбу. Это была богемная, беззаботная жизнь, в хорошем смысле слова. Собирались, женатые и неженатые, сидели до рассвета, пили вино, и пели, много пели… Дашнаки, гнчаки, АОДовцы – разницы, вражды между нами не было, что потом, к сожалению, появилось в Армении. В дальнейшем, когда один из нас влился в Движение, то там сразу же оказались и остальные. Так мы вошли в политику. Конечно, в то время никто из нас и не думал о том, на какой социальной ступени каждый из нас окажется. Беззаботная, творческая жизнь продлилась недолго, и мы сразу вошли в суматоху, войну. В этом кругу были еще люди, которые вообще не вмешались во все это, не знаю, кто из нас был прав — мы или они. Это вопрос типа (человека), так сложилось.
— Деятельность Вазгена Саргсяна разворачивалась на Ваших глазах. Какие этапы его становления, как государственного и военного деятеля, Вы можете отметить?
— В период деятельности Комитета “Карабах”, Вазген пришел как самый молодой представитель. Это наверное можно назвать первым этапом. Затем, во время добровольческого движения в Ерасхе, он уже был более зрелым, организованным, более грамотным. Конечно, в то время были и другие парни, но поскольку в этот период борьбы основное противостояние разворачивалось на этом отрезке армяно-азербайджанской границы, то равных Вазгену по организаторским способностям, личной храбрости и талантам не было. И он сразу же, без обсуждений, вошел в ряды Комитета “Карабах”. Вот так и потихоньку он и стал руководителем добровольческого движения, основы армии. Он был уполномочен сделать это со стороны Комитета “Карабах, и он смог это сделать. Он обладал огромной энергией, никто на его месте не смог бы сделать это. В последнее время принято говорить, что один работает по 15 часов, а другой – по 20… Не думаю, что это большая добродетель — столько работать, но иначе, в то время и в той сфере, было невозможно. Неслучайно, что именно Вазген выделился среди многих. Всегда удивлялся такому нечеловеческому режиму его работы, боялся, что однажды его нервы не выдержат. Нечто подобное произошло после боев в Шаумяне, когда он отказался от министерской должности на несколько месяцев. На самом деле, это невозможно было выдержать, но он выдержал. Надо было быть молодым, романтиком, и он был романтиком, без этого было бы невозможно сделать так много: создать армию, причем начиная со времен советских порядков. В течение всей войны он лично, благодаря своей личной храбрости и воли дважды внес перелом в ход войны: первый раз – в Кельбаджаре, остановив нашу армию, отступающую из Омара, во второй раз – спасая Степанакерт, на Мардакертском фронте с помощью смертников, а дорога Шуши-Горис была открыта для отступления войск и народа. Смертники спасли Карабах. В эти дни был решен исход этой войны.
— Вы тогда представляли, что могло произойти в дальнейшем?
— В то время мы не знали пределов наших возможностей, мы были писателями, поэтами, преподавателями. То есть, невозможно было представить верхних пределов наших возможностей. Но в любом случае, в те годы у многих сдали нервы. Будто произошло короткое замыкание: многие вышли из рядов Движения, стали оппозицией, или же вовсе ушли, ни на что не сгодились. Но были и те, кто выдержал, и Вазген был среди них. Выдержал и достиг мира. Казалось, пришло время работать в более легком режиме, но он был максималистом, всегда считал, что можно сделать больше, чем делается, больше – по личной инициативе, еще большим трудом, с еще большей концентрацией. Поэтому и я всегда боялся, что он может просто сгореть однажды. Вазген был единственным человеком из руководства Комитета “Карабах”, правительства, с которым я дружил до Движения. Эта дружба окрепла в годы войны, строительства государства, формирования армии, поддержания армии, и наконец, в жестоких испытаниях строительства государства и страны. Наша дружба выдержала это. Мы еще больше сблизились, когда оба проживали на правительственной даче. Ни Вазген, ни я не имели дома, он жил в Арарате. Это было нечто вроде штаба, многое нужно было обсудить.
— Во время одного из Ваших выступлений в парламенте, Вы намекали на то, что с какими-то людьми, или силами у Вас нет общей родины, об отречении и так далее…
— Наши с Вазгеном отношения вне всего этого. Я говорил исключительно о людях без Родины, а у нас с ним есть общая Родина.
