Интервью Роберта Кочаряна поставило Сержа Саргсяна перед довольно сложной ситуацией.
Дело в том, что Кочарян после своей отставки, пожалуй, впервые оценил текущую ситуацию страны и дал более или менее концептуальную оценку. Другое дело, насколько эта оценка близка к реальности, какие фактические и логические ошибки она содержит в себе. Дело в том, что Кочарян, пожалуй, впервые откликнулся на ситуацию более или менее адекватно и, обойдя присущий ему лексикон, стал автором определенного политического текста.
Видимо это беспрецедентная реальность поставила власть перед тупиковой ситуацией. Для них, пожалуй, удивительно, что Кочарян не прибегает к своему традиционному жесткому лексикону. «Что же он задумал, что у него на уме?», — наверно, думает власть. Подозревая, что Кочарян прибегнул с присущему ему хитрому к расчету. И пока не поняли, что у него на уме, что заставило его прибегнуть к политическому тексту, а не к тексту «воина», то предпочитают молчать.
То есть, Кочарян своим интервью, пожалуй, раскрывает как свой страх, так и страх властей. В конце концов, в его словах были некоторые оттенки угрозы в отношении властей: как роли тогдашнего премьер-министра Серж Саргсяна, так и с точки зрения сравнений в вопросе экономической политики. А молчание властей может означать, что слова Кочаряна отрезвили Сержа Саргсяна и его окружающих. Как говорится, нет ничего тайного, что не становится явным, по крайней мере, до тех пор, пока власть не дала Роберту Кочаряну адекватный ответ насчет согласования с Сержем Саргсяном в связи с первомартовскими событиями, экономической политики, а также сделки с оппозицией, о чем намекает Кочарян.
Наконец, логика власти требует ответить Роберту Кочаряну. Будет ли это вербальный ответ, или же в виде определенных практических шагов – по большому счету не суть важно. Важно то, прозвучит ли ответ, или нет, хватит ли у Сержа Саргсяна мужества и самоуверенности дать соответствующий ответ Кочаряну, лично, или опосредованно. Так как дело здесь непосредственно касается уже вопроса власти.
