На вопрос «Почему Украина – не Россия?» в свое время ответил экс-президент Леонид Кучма. После событий последних дней пришло время отвечать на вопрос «Почему Россия – не Армения?»
Поколение Навального и поколение Пашиняна
Вопрос не праздный. Как жителю России, так и стороннему наблюдателю абсолютно очевидно: сегодня в стране совершенно невозможна такая оппозиция, такая солидарность гражданского общества, такая готовность действовать и одновременно такое поведение власть предержащих, как в Армении. В России, казалось бы, тоже выросло первое постсоветское «поколение Навального». Ему тоже не нравится застой «а ля Путин». Но ничего подобного армянской оппозиционной волне в российских условиях никто не ожидает, по крайней мере в ближайшее время.
В отличие от Армении, Россия – государство многонациональное и многоконфессиональное. Гигантскую 145-миллионную Россию очень трудно соединить идеей гражданской солидарности. Дело не только в том, что для мурманчанина житель дагестанского аула Кубачи – почти иностранец, а многие в Якутске не смогут ответить, является ли большинство осетин мусульманами или православными.
Проблема глубже: с точки зрения семьи шофера из Челябинска, московский студент-хипстер или дизайнер из Санкт-Петербурга, разъезжающий на BMW X1, — тоже почти иностранцы, хотя и говорят они на общем русском языке. Москвичей и питерцев возмущает блокировка Telegram, псковитян интересует приграничная торговля с Латвией, а обитателей Владивостока беспокоит, как далеко зайдет китайская экспансия в Азии. В общем, россияне, в отличие от армян, слишком разные, живут на слишком большой территории.
Обама и Трамп – главные мемы России
Современную Россию объединяют, на мой взгляд, русский язык, телевидение с его особой моделью массовой культуры и идеологии, плюс ностальгия по имперскому статусу страны. Язык служит универсальным средством общения, но не более того. Помимо телевизионной, другой общей культуры в России сегодня нет, несмотря на вроде бы стандартизированную школьную программу. Она распадается на городскую и сельскую, дробится на национальные, конфессиональные, социальные и классовые составляющие. Говорят, что интеллигенция и народ, как и перед 1917 годом, живут в разных мирах и говорят на разных языках. Мне кажется, сегодня все еще сложнее, чем при поздних Романовых.
С другими объединяющими факторами все проще: телевидение (как и другие СМИ плюс значительную часть Рунета) контролирует Кремль – он же главный заказчик бесконечной пьесы про обиженную Россию, встающую с колен. Армянам, в сущности, безразлично, что про их страну скажет метафорический Обама. Для россиян это едва ли не вопрос номер один. Мем «Обама – чмо» мог появиться, а теперь смениться на «Трамп – чмо» только в России. Имперский синдром воспроизводится не только среди тех, кто помнит СССР, но и среди части двадцатилетних, причем далеко не только в депрессивной глубинке.
Идея мести за поруганное величие государства очень привлекательна. Она поднимает человека над унылой повседневностью, оправдывает его бессилие перед чиновниками, силовиками и бандитами, делает обычного гражданина причастным к чему-то великому. Для большинства россиян наклеить на машину стикер «Можем повторить» и обсудить за жаркой шашлыка (приготовлением капуччино, походом на концерт Касты или на каток – нужное подчеркнуть) «зверства бандеровцев» и «тупость» американцев намного проще, чем выйти на митинг против точечной застройки или объединиться в борьбе с произволом мэра или губернатора.
Идти против власти в России, с ее трагической историей, страшно. Власть это знает и охотно выписывает гражданам лекарство в виде грез о победе над Америкой, «Гейропой» и «хохлами». На этом фоне жители Волоколамска, требующие закрытия мусорных свалок, или москвичи, запускающие бумажные самолетики в поддержку Telegram, обречены оказаться в глазах большинства в ненавидимой категории тех, кому «больше всех надо». А если учесть то, что волоколамцы выступают фактически против москвичей, чей мусор вывозят в их город, то ситуация становится еще проще для властей.
Достаточно намекнуть людям в провинции, что их проблемы решат, если они, в свою очередь, не станут эти проблемы «политизировать» и присоединяться к «зажравшейся столице», — и ситуация для власти немедленно улучшается. Единство, с точки зрения Кремля, возможно и желательно только в любви к начальству и в ненависти к его, начальства, врагам. Страх и сознательное раскалывание и без того раздробленного общества – по-прежнему эффективные средства управления Россией.
Что будет, когда рухнут фасады?
Наконец, есть и еще одно отличие российской ситуации от происходящего в Армении. В отличие от Государственной думы, Национальное собрание в Ереване оставалось парламентом все годы правления карабахского клана. В нем всегда присутствовала пусть и ослабленная, но реальная оппозиция. Достаточно вспомнить, что местный аналог «Единой России» – Республиканская партия – правила в коалиции с двумя мелкими партиями. Они теперь отказали республиканцам в поддержке. Я не идеализирую ситуацию в Армении.
Конечно, и там в политической жизни существуют вождизм, коррупция, закулисные сделки. Но это именно политическая жизнь, а не фарс, режиссируемый администрацией президента с участием четырехсот пятидесяти статистов. Все эти годы армянское общество, в отличие от российского, видело на телеэкранах реальные дискуссии, настоящую борьбу идей и лидеров. Это общество не успело стать настолько циничным и разочаровавшимся в демократии, как российское.
Русское «фасадное государство», в котором единственными настоящими действующими лицами являются Кремль и спецслужбы, сегодня выглядит монолитным и неуязвимым. Однако у таких режимов есть одна большая проблема – они рушатся в одночасье от какого-нибудь пустяка. Это происходит тогда, когда груз скрываемых за декорациями проблем становится невыносимым и для системы, и для подавляемого ею общества.
В результате всеобщее согласие и кажущаяся покорность могут обернуться растерянностью и хаосом. И тогда единственной опорой общества и государственности оказываются именно те, кому «больше всех надо». Главный урок армянских событий для граждан России как раз в этом – чем больше таких людей, тем лучше для страны.
Константин Эггерт, Deutsche Welle.
