До публикации известной прослушки Роберт Кочарян дал интервью агентству «Медиамакс», в котором сделал несколько примечательных заявлений, что, однако, в итоге дает довольно противоречивую картину. Причем, сопоставляя эту картину с другими эпизодами, имеющихся в его действиях, последовавших за заявлением о его возвращении в политику, можно заключить, что Роберт Кочарян в настоящее время определенно находится в цейтноте, запутался в вопросе своей дальнейшей тактики и действий. Второй президент заявляет, что независимо от того, что ему предъявлено обвинение, даже если бы такого и не было, он не мог оставаться безразличным, и, тревожась о будущем государства вернулся бы в политику, претендовал бы на власть, поскольку видит проблемы.
В другом заявлении он говорит, что Никол Пашинян пожалеет, что с ним связался. А параллельно всему этому он говорит о том, что, фактически, он и Никол Пашинян до бархатной революции находились на одинаковых позициях – критиковали Сержа Саргсяна и выступали против его правления. Это, конечно, не секрет, но примечателен подтекст, в котором Роберт Кочарян, казалось бы, пытается намекнуть на свой вклад в революцию, что без него она была бы невозможна. Это, конечно, сигнал для тех кругов, на поддержку которых он надеется, кого призывает, просит, намекает на то, чтобы примкнули к нему. А это, конечно, тем или иным образом связанные с прежней системой круги. Но они, мягко говоря, медлят, потому что не хотят, конечно, промахнуться, допустить фальстарт, примкнуть к Кочаряну, если не уверены, что смогут зафиксировать какой-то серьезный успех в борьбе с бархатной революцией.
Роберт Кочарян, намекая на свой «вклад» или «роль» в революции, пытается им показать, что то, что произошло, не могло произойти без него. Но здесь вся проблема в том, что он таким образом, фактически, невольно признается и в собственном поражении. Потому что в подстрочиях очевидно, что Роберт Кочарян пытается представить ситуацию так, что он пытался использовать революцию для свержения Сержа Саргсяна, но потом решил и сам вопрос революции. Но этого, фактически, не получилось. Причем, этот сценарий, конечно, вовсе не открытие, поскольку он развился или пытался развиваться публично, с 25 апреля по 2 мая. Интересно, что второй президент пока довольно прозрачно намекает об этом. Но наряду со всем этим, пытаясь показать и свои, так сказать силу и влияние, и привлечь соратников из прежней системы: он, фактически, показывает, что однажды уже проиграл Пашиняну, потому что Пашинян не позволил ему удалить Сержа Саргсяна с его помощью, а потом удалил уже его.
С другой стороны, Роберт Кочарян говорит, что так или иначе вернулся бы в политику, потому что видел, что к власти пришла неспособная команда, и он тревожится за будущее государства. Отставим в сторону так сказать правоту и обоснованность этих оценок, это иной вопрос, и к нему мы уже обращались, и еще у нас будет много поводов к нему обратиться. Фактически, Роберт Кочарян говорит, что вернулся бы так или иначе. Потом говорит о том, что Никол Пашинян пожалеет, что с ним связался. Но как мог Пашинян «не связываться» с ним, если Кочарян так или иначе все равно вернулся? То есть, хотел он того, или нет, но Пашинян должен был «связаться» с ним – по той простой причине, что любая власть не может не связываться с какой-либо силой, представившей заявку на конкуренцию, будь то Роберт Кочарян или иной субъект. Здесь проявляется другой эпизод противоречивости в риторике и оценивании ситуации второго президента. А это уже говорит об определенной тенденции. Тем более, в случае третьего эпизода. Роберт Кочарян заявляет, что он – деятель, быстро принимающий решения и не боящийся ответственности. Несомненно, что эта самохарактеристика также имеет цель или значение сигнала для вероятного круга сторонников. А с другой стороны, этот потенциальный круг видит, что заявляющий о бесстрашии перед ответственностью второй президент, допустим, в деле 1 Марта всю ответственность перекладывает на своих подчиненных, заявляя, что не имел никакого отношения к известному приказу министра обороны, не имел никакого отношения к утренней спецоперации полиции на Площади Свободы, а также никоим образом не знает, что именно привело к убийствам.
Получается, что не гнушающийся ответственности и принятия решений, ничего не боящийся президент в самой ответственной и сложной ситуации не нес никакой ответственности за важнейшие процессы и решения, — во всяком случае, судя по его сегодняшней тактике. Противоречия между заявлениями и действительностью заметно, и в то же время понятно. Это, по сути, вытекает из того обстоятельства, что второй президент в действительности вовсе не имел желания возвращаться в активную политику, без сомнения, прекрасно представляя всю сложность, ограниченность своих возможностей и перспектив в ней. В то же время он не может признаться, что вернулся вынужденно, просто для самозащиты, не имея иного варианта. Это означало бы признание в своей безысходности и слабости, что сделает его еще более уязвимым. Вот здесь и возникает проявляемая сковывающая противоречивость.
